Достоевский против Фауста

Памяти Освальда Шпенглера

Один из крупнейших европейских мыслителей новейшего времени Освальд Арнольд Готтфрид Шпенглер родился 29 мая 1880 года в семье скромного почтового служащего, причем в небольшом городке Бланкенбурге, который и на карте найти-то сложно. 

Шел XIX век. Человечество еще не познало ужас мировых войн, а Германия всего лишь девять лет назад образовала единое государство, включив в себя ранее независимые немецкие княжества, герцогства, вольные города и т.д. 

Жизнь Шпенглера (1880-1936) не изобиловала сверхъестественными потрясениями. Освальд учился, преподавал математику, а в 1904 году защитил диссертацию, добившись докторской степени по философии. Он много читал, изучал научные труды и проводил львиную долю личного времени за письменным столом, перенося свои идеи из головы на бумагу. Перед его знакомыми неизменно вставал привычный образ добросовестного немецкого ученого, витающего в неких абстрактных мирах и редко спускающегося на эту грешную землю.

«Пророк» Освальд

Известность настигла Шпенглера внезапно. Виной тому стал исторический процесс, свернувший на дорогу Первой Мировой войны и целой череды революций. Обывателю показалось, что все близкое и понятное валится в тартарары. И книга Освальда Шпенглера «Закат Европы» («Падение Запада»), выпущенная в 1918-1922 годах двумя томами, упала на «благодатную почву», выразив страхи, горечи, надежды и чаяния немецкой нации, разочарованной поражением во всемирной схватке. 

Шпенглера, безусловно, критиковали жестоко, а иногда и без серьезных оснований, но уже при жизни признали провидцем. Но, приложив руку к сердцу, вряд ли его слова можно сравнить с огненными вещими глаголами библейских пророков Даниила и Иеремии. Труд «великого немца» построен не на откровении свыше, а на скрупулезном анализе и философском подходе к истории, обществу и культуре. Любомудр Шпенглер — это не Моцарт от истории, но Сальери. 

Приведенное сравнение совершенно не унижает историософа. Нам, живущим в XXI столетии, привыкшим к композиторам-«песенникам» и «попсовым» философам, Сальери должен казаться недостижимым идеалом творца, как и сам Шпенглер. Он «разложил музыку», прошу прощения, историю, на составные части и обнаружил, что мощная оригинальная культура Запада семимильными шагами стремится к упадку и последующей гибели вместе с цивилизованным европейским социумом.

Освальд Шпенглер был не первым, кто поведал об этом. До него к подобным выводам пришли, например, русские мыслители Константин Леонтьев и Николай Данилевский.

Кое-что о Фаусте

По концепции Шпенглера в основе любой культуры, имеющей мировое значение или хотя бы на окружающую Ойкумена, лежит душа — движущее начало ее. Символом западной души, европейской культуры и цивилизации он избрал Фауста И.В. Гете. Фауст — это образ искателя, исследователя, стремящегося к познанию и переделке существующей действительности. Фаустовская культура динамична, достаточно агрессивна и, как ни странно, педагогична.

Отказ от Фаустовских идеалов, переход культуры в цивилизацию с преклонением перед техникой, комфортом и ростом мегаполисов в ущерб малым городским и сельским формам, выход на арену массы и замещение ею народа (при растворении национальных особенностей) — все это для Шпенглера симптомы упадка и окончательного ослабления Европы.

Безусловно, немецкий философ знал, что делал, когда обратился за символикой к Гете. Но беда только в том, что легенда о Фаусте — это «бродячий элемент» европейской культуры. Кроме Фауста Гете есть еще, например, и Фауст английского поэта и драматурга Кристофера Марлоу (Марло). Фауст Марло не исследователь и идет на сделку с сатаной не ради науки. Этому Фаусту нужны деньги, доступные женщины и вино рекою.

Фактически, европейская культура стала загибаться после замены Фауста Гете на Фауста Марлоу, который постоянно стоял за левым плечом первого.

Падение белого человека

В своей последней большой работе от 1933 года «Годы решений», которую нацисты изъяли из распространения, Шпенглер рассуждал уже о судьбе всей белой расы. На основе анализа он пришел к неутешительному выводу: «Возможно, заяц сможет обмануть лису. Но не человек человека. Цветной видит белого насквозь, когда тот говорит о «человечестве» и вечном мире. Он чует неспособность и отсутствие воли защищать себя…

Цветные — не пацифисты. Они не держатся за жизнь, единственной ценностью которой является её продолжительность. Они подберут меч, если мы его отбросим. Когда-то они боялись белого, теперь они его презирают. Это мнение можно прочитать в их глазах, если белые мужчины и женщины ведут себя перед ними так, как они это делают у себя дома или в самих цветных странах. Когда-то наша мощь приводила их в ужас, как первые римские легионы — германцев. 

Сегодня, когда они сами стали силой, их таинственная душа, которую нам никогда не понять, выпрямляется и смотрит на белых свысока, как на нечто вчерашнее». 

Теперь эти строки Освальда Шпенглера хорошо вспоминаются при просмотре телепередач с рассказами о бесчинствах вполне экстремистской международной организации BLM (Black Lives Matter) и преклонении колен белых перед афроамериканцами и просто перед воображаемыми жертвами «черного» рабства на улицах, подиумах и футбольных полях.

Евроамериканский Фауст готов пожертвовать всеми своими понятиями и моралью ради куска пиццы или хот-дога, ради возможности не бояться угроз распоясавшейся шпаны, ради соответствия стандартам толерантности и политкорректности, выпестованными транснациональными СМИ. 

В «Закате Европы» Шпенглер писал: «Сущность всякой культуры — религия, следовательно сущность всякой цивилизации — иррелигиозность». Фаустовская Европа совершила дрейф от культуры к цивилизации, от Гете к Марлоу, отказалась от христианства и ее культурные ценности ныне не в состоянии поднять молодые поколение на защиту самости ее самой. Потомки мигрантов в итоге старушку Европу дожуют. И там будет другая культура, другое общество, другой мир. Об этом и спорить сейчас нет смысла. Все происходит перед нашими глазами…

Шпенглер и Россия

А что же Шпенглер думал о России? Он ведь никак не мог пройти мимо огромного соседа Германии. И не прошел. 

Во-первых, ничтоже сумняшеся, он отнес Россию к Азии. 

Во-вторых, с этой позиции философ рассмотрел приход Ленина и его «товарищей» к власти («Правление большевиков не является государством в нашем смысле, каковым была петровская Россия. Оно как Кипчак, государство «Золотой Орды» во времена монголов, состоит из господствующей орды — называемой коммунистической партией — с вождями и всемогущим ханом, и из подавленной и беззащитной массы, большей по численности примерно в сто раз. От настоящего марксизма здесь очень мало — только названия и программы. В действительности это татарский абсолютизм, который подстрекает и эксплуатирует мир, не обращая внимания на границы, осторожный, хитрый, жестокий, использующий смерть как повседневное средство управления, в любой момент готовый выдвинуть нового Чингисхана, чтобы пойти на Азию и Европу)». С таким же успехом ведь можно посчитать азиатом и Гитлера, рассмотрев его как аналог Атиллы. Но здесь Шпенглер явно тормознул. 

В-третьих, Шпенглер посчитал выделенную им русско-сибирскую культуру растущей, но еще не заявившей о себе в полный голос. И, похоже, что он определил и символ нашей культуры — Достоевского. 

Почитаем: «Достоевский — это святой, а Толстой всего лишь революционер. Из него одного, подлинного наследника Петра, и происходит большевизм, эта не противоположность, но последнее следствие петровского духа… Ибо большевики не есть народ, ни даже его часть. Они низший слой «общества», чуждый, западный, как и оно, однако им не признанный и потому полный низменной ненависти. Все это от крупных городов, от цивилизации — социально-политический момент, прогресс, интеллигенция, вся русская литература, вначале грезившая о свободах и улучшениях в духе романтическом, а затем — политико-экономическом. Ибо все ее «читатели» принадлежат к обществу. Подлинный русский — это ученик Достоевского, хотя он его и не читает…

Он сам — часть Достоевского… 

Христианство Толстого было недоразумением. Он говорил о Христе, а в виду имел Маркса. Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию».

Культура Достоевского может ужиться с культурой гетевского Фауста, но вот с Фаустом Марлоу не обнимется ни за какие коврижки. Контакт с первым Фаустом — это либо сотрудничество, либо конфликт. Контакт со вторым Фаустом означает только и только поглощение им иной культуры. Так что выбора у России нет: ни в историческом, ни в культурном планах. Лучший выход —  дистанцироваться от Европы. Это подсказывает нам и Освальд Шпенглер.

Источник: www.segodnia.ru